Уйти в затвор во цвете лет — такой путь выбирает все большее число молодых людей по всему миру. И речь совсем не о подвиге религиозного подвижничества. Речь о неизвестном недуге, который заточает свою жертву в добровольную изоляцию, лишая воли и вкуса к жизни.

Первой с таинственной эпидемией столкнулась Япония. Примерно с начала 1990-х годов на тамошних психиатров посыпались многочисленные родительские жалобы на странное поведение подростков. Те запирались в своих комнатах и практически полностью отказывались от общения с внешним миром. В такой показной апатии первоначально видели затянувшиеся приступы лени и вариацию молчаливого подросткового бунта, но, когда время добровольного затворничества стало переваливать за месяцы и годы, стало понятно, что все совсем не так просто, как кажется. Отшельников, проведших в заточении больше полугода, назвали хикикомори, что означает «нахождение в уединении».

Такая любовь

Основные занятия затворников — сон, просмотр ТВ, блуждание по интернету и компьютерные игры, иногда чтение. Большинство, будучи безработными, живут за счет родителей, но и с ними общение, как правило, сведено к минимуму. Некоторые, видимо, чувствуя угрызения совести, находят себе скромные заработки в сети, благо месяцами тратятся лишь на интернет и нехитрую дешевую еду вроде лапши быстрого приготовления. В начале нулевых японский минздрав насчитал больше 540 тысяч хикикомори 15–39 лет, из которых 34% вели жизнь затворника семь и более лет подряд, а 29% — от трех до пяти лет.

К 2010 году их было уже 700 тысяч, а сейчас, говорят, перевалило за миллион…

— Конечно, для большинства японцев характерен интровертный тип поведения, — говорит Александр Мещеряков, японовед и профессор Института классического Востока и античности. — Но никогда он не переходил в стадию социальной болезни, как сейчас. Я сам знаю несколько японских (да и российских) семей, у которых дети пребывают в такой прострации. И там, и там они живут за счет родителей, которые не обрубают чадам финансирование из жалости и любви, — в этом мы с японцами схожи.

Помимо денежной опеки японист винит в патологической пассивности виртуал:

— Если человек с детства привыкает к этому более яркому миру, все остальное кажется ему бледным, пресным и скучным. Японцы столкнулись с проблемой несколько раньше остальных в силу присущей им внутренней замкнутости, но я уверен, что если не предпринимать никаких мер, это коснется и других стран тоже. Да уже касается! Но вот как бороться? В Японии этим занимаются в основном волонтеры, которые пытаются вытащить затворников из их нор, разговорить, заинтересовать, восполнить дефицит общения, но пока, насколько я могу судить, не очень успешно.

Наверняка притягательность виртуального мира сыграла свою негативную роль в эпидемии обломовщины, но делать ли ее единственной и главной причиной? Ведь первые случаи самоизоляции молодых людей фиксировали еще в конце 1970-х, то есть задолго до появления интернета.

Социологи выдвигают свои объяснения происходящего — например, жесткий прессинг со стороны социума, требующего от молодого поколения профессионального преуспевания (возможно, именно поэтому большинство хикикомори — мужчины). Череда кризисов, потрясающих страны и континенты с 1990-х, тоже в списке (какой смысл напрягаться, если ничто не гарантирует людям стабильность?). Как и пенсионная нагрузка: из-за низкой рождаемости от молодежи требуют не только поддерживать экономику, но и содержать пенсионеров-долгожителей, которых намного больше, чем их.

Запад движется в том же направлении. В США шесть лет назад число молодых людей, живущих с родителями, впервые за 130 лет превысило число самостоятельных (43% мужчин и 36% женщин 18–34 лет так и остались в отчем доме). В Европе примерно то же, хотя и с небольшой коррекцией: на юге детей-иждивенцев гораздо больше, чем на севере. Если в Дании и Швеции самостоятельную жизнь большинство чад начинают в 20–21 год, то в Италии и Испании — в 29–30, да и то не всегда. Причина элементарна: в первом случае — всемерная поддержка государства, включая бесплатное высшее образование и приличные «чаевые» на жизнь; во втором — дороговизна по всем пунктам (учеба, аренда, безработица). В Италии взрослых чад на иждивении стало так много (65,8%), что явление даже получило отдельное название — bamboccioni («большие дети»).

Бей, беги, замри

Какой сценарий ближе нам, понятно: больше половины российского молодняка 18–24 лет живет с родителями. При этом доля безработицы в категории 20–29 лет составляет 34,3%. Примечательно, что под безработными Росстат подразумевает тех, кто активно ищет приложения своим умениям. По его же данным, на конец 2018 года (более свежей статистики пока нет) среди 14 миллионов россиян 15–24 лет более 10,2% (1,4 миллиона) не учились, не работали и не осваивали какую-либо профессию. Означает ли это, что все они — сплошь тунеядцы-хулиганы-алкоголики? Отнюдь. Как известно, работодатели все чаще требуют от соискателей наличия высшего образования (таковы уж реалии нашего технологичного века), а оно у нас усыхает от года к году — сокращается количество вузов, тают как снег бюджетные места, а у платных ценник зашкаливает уже так, что ложится серьезным бременем на родительский бюджет (тот же Росстат констатирует, что половине российских семей хватает денег лишь на еду и одежду). Притом что доходы домохозяйств не растут уже как минимум лет пять, каждый год высшее образование в России дорожает примерно на 20%, а количество бюджетных мест урезается. Так, в 2017 году их было 576 тысяч, в прошлом — 518 тысяч, в 2020-м — уже 509 тысяч. Поделим эти тысячи на количество вузов, потом — на количество специальностей — и получим практически полный пшик. Как в таких условиях стать квалифицированным специалистом, слезть с родительской шеи и зажить полноценной взрослой жизнью (а значит, подумать об укреплении демографии) — вопрос.

Ответ на него так и не нашли российские хикикомори, которых, в отличие от Японии, даже не думал кто-либо считать. Но о том, что они есть, говорят десятки тематических интернет-сообществ. Самое большое из них насчитывает больше 700 тысяч подписчиков. А есть ведь еще и обойденные соцсетью…

Один такой нашелся и в моем окружении. Окончив лет пять назад иняз (спасибо маме-переводчице), работу особо не искал, так что по сию пору перебивается случайными заработками (спасибо ей же), а все остальное время проводит перед компьютером, сведя все контакты к паре-тройке сетевых знакомцев.

— Раньше хоть с собакой его можно было выгнать на улицу, а как Фантик умер, так вообще туда ни ногой, — вздыхает переводчица Ольга. — Попросишь еды купить — закажет через интернет, предложишь съездить куда-то — отмолчится и продинамит. Вся работа, что я ему нахожу, — только по имейлу. Пару раз предлагали поработать синхронистом на мероприятиях — отказался. Я и не скандалю уже, чтоб последний контакт не потерять. Так и живем. Тридцатник уже человеку, а ни работы, ни друзей, ни знакомых, ни девушки, ни хобби. И что делать, непонятно. На улицу не выгонишь, разъехаться из нашей панельки можно только по коммуналкам, да и не смогу я — тут он хотя бы на глазах, а там?..

Еще один знакомец, недоучившийся философ, хоть и работает в какой-то унылой конторе менеджером, уже подумывает о том, чтобы послать все к чертям и, сдав комнату квартирантам, обосноваться в другой с котом и игровой приставкой. Аргументы в пользу этого решения периодически появляются в закрытом дружеском чате:

— Человек сейчас нуждается как никогда в тишине и пустоте. И он же — отучен временем от этих состояний и боится их. А ведь именно там человека поджидает его собственное, интимное, личное. То, что он теряет. Себя теряет.

— С моей тягой к знаниям и развитию карьеры — повышения моих 45 000 в месяц не предвидится. Их хватает на езду от дома до работы, ЖКХ. И два развратных выходных в месяц, в течение которых я подрываю здоровье, которое потом будет вообще-то не на что восстанавливать. И все же я уповаю на какой то авось. Как-то оно, может, все… сойдется… как-то случится не таким уж и страшным. Может быть…

— Стремление к самоизоляции — типичная реакция на травмирующие события в жизни, — говорит психолог Ирина Бенетт, работавшая, кстати, и в Японии. — У людей есть всего три способа реагирования на стресс, с которым организм не справляется: бей, беги, замри. Это три базовых стратегии выживания еще с древности. Но часто получается так, что бить невозможно, бежать некуда, и мозг выбирает единственную реакцию — «замри». Но это не выход. Почему одно из самых страшных наказаний в тюрьме — одиночная камера? Потому что без воздействия внешних стимулов человек начинает сходить с ума. Когда мы переключаем свое внимание на что-то другое, мы выздоравливаем. Хикикомори практически лишены этих переключателей. Но это не болезнь. Это разлад.

Как налаживать? Начав с поисков энергии, ведь не просто так все хикикомори создают впечатление жертв, практически до нуля высосанных Дракулой:

— Когда у нас мало энергии, в организме все направлено на ее сохранение, мы даже соображаем хуже. Поэтому стоит вспомнить про одиночную камеру и через «не хочу» начинать двигаться — хотя бы полчаса по свежему воздуху быстрым шагом. Меня в свое время поразил рассказ Натальи Бехтеровой. После ареста отца она оказалась в детдоме, директор которого все время заставлял воспитанников двигаться, трудиться, делать зарядку и т.д. И лишь много позже она поняла, что так он спасал их психику. Потому что во время активных действий гормоны стресса как бы сжигаются, и мы очищаемся от него, как от токсинов.

Нелишним будет и перекрытие родителями финансовых потоков, считает Ирина, — это подтолкнет человека к активности. Ну и о психологической помощи не забыть:

— Всегда есть причина, по которой «затворники» обрубают контакты. Нужно найти и проработать ее. В психологии сейчас появились мощнейшие методы по работе с бессознательным, позволяющие не только быстро найти травмирующую причину, но и нейтрализовать ее. И никаких тебе многолетних бесед на кушетке у психоаналитика! Это как со сломанной ногой. Можно оставить как есть и испытывать боль, а можно наложить гипс и все вылечить.

КСТАТИ

У аристократов XVIII века было модно сооружать в поместье убогую хижину или пещеру и селить туда жильца. Отшельника на зарплате обязывали ходить в лохмотьях и «забивать» на стрижку, бритье и мытье. Своим видом он должен был напоминать всем о бренности бытия и навевать популярную тогда меланхолию. Позднее мода на живых сидельцев сошла на нет, а на смену ей (в начале XIX века) пришла мода… на садовых гномов.

Читайте также: Психолог назвала условие, при котором люди могут оказаться на грани выживания